Ветер с востока [СИ] - Александр Михайловский

А у самых маленьких немецкие врачи брали кровь для своих раненых офицеров. Я слышала, как они говорили между собой, что детская кровь самая лучшая. Приезжали они в лагерь раз в неделю, а если было много раненых – то и чаще. А детки были голодные, кровь плохо у них шла, и врачи за это давали им пощечины… Как раз из-за крови, меня с детишками и хотели отправить в Смоленск, немцы говорили, что ждут там большого советского наступления и что будет много раненых.

– А откуда ты это знаешь? – спросил меня товарищ старший майор.

– В школе у меня по немецкому были только пятерки, – ответила я, – а потом, сами понимаете, товарищ старший майор…

– Понимаю, – кивнул он, и спросил: – А кто из немцев больше всех лютовал?

– Был там такой Бруно или Адольф – так его звали, имя у него двойное, – сказала я, и тут же на мгновение вспомнила перекошенное от злости лицо этого изверга. – Он ходил по лагерю, такой весь холеный, в пенсне и с кожаной плеткой, и как стервятник, выискивал тех, кого можно было наказать за малейшее нарушение. Бруно-Адольф стегал плеткой даже самых маленьких деток, и приговаривал при этом: «Швайн! Русиш швайн!»

Старший майор не спеша разложил передо мной несколько фотографий немцев, и попросил меня посмотреть – нет ли среди них Бруно-Адольфа.

Я этого гада сразу узнала. Ткнула в фотографию пальцем и сказала: – Вот он, товарищ старший майор, я его морду на всю жизнь запомнила.

А потом я спросила: – Товарищ старший майор, а вы его найдете?

– Уже до нас нашли, девочка, – недовольно буркнул Санаев, – пристрелили этого Бруно-Адольфа наши бойцы вот здесь совсем рядом, сегодня ночью. Хотел удрать на машине, но от наших ребят еще никто не уходил. Жаль, что так вышло, надо было за все злодейства публично повесить этого Бруно-Адольфа на первом же столбе.

– А еще была такая надзирательница, звали ее Вера – русская была, сволочь, – сказала я, и покраснела. Ну, не люблю я ругаться вслух, а тут не выдержала.

– Помню, как утро у нас начиналось с того, что по бараку бежит надзиратель Вера в черной форме с широким ремнем, осматривает постель, и кто провинился, того нещадно бьет плеткой. Некоторые детки, застудившие почки, писались по ночам. Но разве можно было их за это так избивать?

Когда эта Вера пробегала по бараку, все стояли вдоль стены, прижавшись, каждому из деток хотелось, наверное, врасти в эту стенку, скрыться в ней. Так все ее боялись, так было страшно. Некоторые прятались еще до обхода. Помню, как к Рождеству Вера всех заставляла учить на немецком языке песню о елочке «О, Танненбаум», а кто плохо запоминал, била плеткой.

И потом голодные детишки развлекали немецких солдат и офицеров, распевая эту песенку. А те гоготали и бросали им под ноги кусочки колбасы и сало. Им было смешно наблюдать, как бедные детки бросались на пол и совали в свои рты немецкие объедки.

Тут я не выдержала и расплакалась как маленькая.

Товарищ Брежнев дал мне стакан воды и начал успокаивать: – Даша, ты больше ничего уже не бойся. Немцев прогнали, и мы больше никогда вас им не отдадим. А всех виновных мы обязательно накажем. И эту сволочь Веру мы найдем. Она за все ответит.

– Товарищ Сергеева, – добавил старший майор, – вот распишись в протоколе. Мы записали все, что ты нам рассказала. А теперь, девочка, иди к своим деткам. Отдохни. А мы будем дальше освобождать нашу землю от таких вот Бруно-Адольфов и разных там Вер. Спасибо тебе за помощь, и до свидания.

– Спасибо и вам, товарищ комиссар и товарищ старший майор, – сказала я. – Желаю вам дойти до Берлина и добить там фашистов, чтобы о них больше никогда и нигде слышно не было.

– Иди, иди, – махнул рукой старший майор и повернулся к комиссару. – Ты, Леня, только Бережному не говори о том, что Даша сейчас рассказала. А то он и так уже на пределе. Будет лютовать так, что эту самую проклятую Восемнадцатую армию всю здесь закопаем.

– Да знает он уже, Иса, – отмахнулся комиссар.

– Просто знать – это одно, Леня, – ответил старший майор, – а вот так, как рассказала Даша… Через душу – это совсем другое. Не знаю, не знаю.

Выйдя из машины, я поспешила к своим любимым деткам. Пусть пока они поспят, отдохнут, и как можно быстрее забудут все то, что им пришлось пережить в немецком плену. Теперь все будет хорошо.

На рассвете головные подразделения гвардейской механизированной бригады ОСНАЗ сбили заслоны 18-й мотодивизии вермахта, и, обойдя разгромленную два дня назад авиаударом железнодорожную станцию Сиверская, двинулись в направлении Гатчины. Впервые с начала войны и вермахту и РККА был продемонстрирован мастер-класс наступательной операции с использованием танков, мотопехоты, самоходной и реактивной артиллерии, БПЛА и систем радиоэлектронной борьбы.

Гатчина была выбрана целью удара не только потому, что там дислоцировался временный штаб 18-й армии – теперь им стал штаб 50-го армейского корпуса, но и потому, что этот узел коммуникаций в окрестностях Ленинграда служил фашистам главным логистическим узлом. Именно в Гатчине по большей части осуществлялась перевалка грузов из железнодорожных вагонов на автотранспорт, именно там, а не в Сиверской, находилось интендантское управление 18-й армии, и именно в окрестностях Гатчины располагались склады армейского подчинения.

Главной особенностью построения оборонительных порядков немецких войск в окрестностях Ленинграда было то, что все их рубежи были ориентированы для обороны фронтом на север. О том, что противник может подойти с юга, до самого недавнего времени никто и не заикался. Как и о том, что большевистская механизированная часть может за одну ночь пройти больше двухсот пятидесяти километров и сходу вступить в бой. Теперь немцы уже знали, что может, но толку от этого знания для них было мало… Когда в два часа ночи в штаб армии поступило паническое сообщение из Луги о прорыве в город крупной механизированной части, предпринимать что-то было уже поздно.

Конечно, генерал кавалерии Филипп Клеффель пытался предпринять отчаянные меры. Были срочно подняты по тревоге дислоцированные в окрестностях Сиверской батальон моторизованной пехоты и батарея 75-мм пушек из 18-й механизированной дивизии. Кстати, это было все, что оставалось в армейском резерве после потерь в предыдущих боях и растаскивания на заплатки командованием армии и вышестоящим начальством. Этой, с позволения сказать, кампфгруппе, был отдан запоздалый приказ занять позиции у деревни Выра, там, где дорога Луга-Гатчина пересекала речку Вырку. Успей они вовремя, возможно, немецкому командованию удалось бы выиграть час или два. Тем более что со стороны Гатчины к рубежу Вырки уже спешили подкрепления. Но реакция немецких генералов безнадежно запоздала. Механизированная бригада ОСНАЗ передвигалась по дорогам вчетверо быстрее, чем механизированные соединения РККА, с которыми немцы имели дело прежде.

Когда немецкие солдаты еще грузились в свои «бюссинги» в деревне Межно, первый танк бригады уже проследовал через Выру. Как говорится, поздно запирать конюшню, из которой уже украли лошадь. Ситуация для немцев получилась даже хуже, если бы они попытались укрепиться на месте или просто отступить.

Второй батальон мехбригады под командованием гвардии майора Франка, следовавший сразу за головным танковым дозором, у деревни Выра свернул направо, и двинулся по дороге в сторону Сиверской. Русские и немцы неизбежно должны были столкнуться лоб в лоб.

Было около шести утра, по местным понятиям для марта еще глубокая ночь. Встречный ночной бой на узкой дороге – это страшно. Особенно в том случае, когда противник не выдает себя светом фар, поскольку пользуется приборами для ночного вождения. Сколько советских стрелковых полков и батальонов уничтожили таким образом танкисты германских панцерваффе.

Но в этот раз карта для немцев легла плохо. Майор Франк был заранее предупрежден, что по дороге навстречу ему движется противник. Вы спросите – кем предупрежден? Ответим, что это не обязательно знать всем. В тот момент над районом операции в воздухе находились два беспилотника бригады и один Су-33, работающий как высотный разведчик. Приближалась развязка трагедии всей 18-й армии.

В шесть часов семь минут утра, на полдороги между Вырой и Межино, там, где дорога огибает холм, в полной темноте противники столкнулись друг с другом, внезапно сойдясь на дистанции около пятидесяти метров. Командир немецкого батальона, дремавший в кабине водителя, успел увидеть лишь пульсирующее пламя на дульном срезе автоматической пушки. Спустя секунду несколько тридцатимиллиметровых осколочно-фугасных снарядов разорвали его машину на части.

Вторая БМП в колонне приняла вправо, и очередью из автоматической пушки поразила грузовик, следующий за головным. А потом положила один 100-мм осколочно-фугасный снаряд в хвост колонны. На дороге вспыхнул еще один факел. С этого момента начался форменный ад. Застигнутые врасплох немецкие водители, пытаясь развернуть свои машины, сталкивались, попадали под пушечные и пулеметные очереди, их сталкивали в кювет лобовой броней и давили гусеницами. Единственная пушка, которую расчет под командой не потерявшего голову фельдфебеля вручную попытался развернуть на дороге, была разбита очередью автоматической пушки.